Екатерина Мыколайко – солистка Dnipro Opera и Днепропетровской филармонии. Певица, обладающая очень сильным голосом редкого тембра – драматическое сопрано. Мне очень хотелось узнать о ней больше, и Екатерина Юрьевна согласилась встретиться со мной и рассказала о себе: о знакомстве с музыкой, учебе, работе, и обо многом другом. Мне было очень интересно, и я решила поделиться с любителями оперного искусства, заинтересовать творчеством талантливой певицы.
Перед вашими глазами первая часть нашей беседы. Из нее вы узнаете о Екатерине Мыколайко как о певице. Во второй части она расскажет о преподавании и еще об одной очень интересной работе в консерватории, а также о себе как о человеке.
Беседу вела Оксана Розовик.
- Давайте начнем с Вашего детства. Расскажите о себе. Где Вы родились, где жили?
- Я родилась в Днепре в семье служащих. Мои родители инженеры. В 5 лет попросила маму отвести меня «на фортепиано», и меня сразу взяли. На прослушивании я пела песню «Собака бывает кусачей от жизни собачей».
- Класс! «Оптимистичная» песенка!
- Да, педагоги аж плакали от смеха! Но в музыкальной школе мне было мало одного инструмента, хотелось чего-то еще. И однажды я пришла домой и сказала: «Мамочка, я теперь буду ходить на флейту.» А мама: «Как? А инструмент?» «У меня уже есть. Мне уже дали. И песню дали, и в тетрадку записали.» А это были 90-е годы, родителям было тяжело все оплачивать. И маме ничего не оставалось, как…
- Устроиться на вторую работу?
- (Смеется.) Нет. Ничего не оставалось, как оплачивать занятия. Ни в чем, что касалось моей профессиональной деятельности, родители никогда мне не отказывали. Хочу на фортепиано – пожалуйста. Захотела на флейту – папа продал автомобиль и купил Кате флейту. Если хотела прослушаться куда-то, мне всегда помогали. В то время это было очень тяжело, но родители тянулись, старались, и им огромная благодарность…
- А они сами тоже любители музыки, если так Вас поддерживали?
- Мамочка моя в юности пела в самодеятельном хоре. И с 6 лет до института занималась в балетной студии.
- Куда Вы пошли учиться после окончания музыкальной школы?
- Я закончила музыкальную школу после 8-го класса, а в училище принимали после 9-го, получалось, что целый год не будешь заниматься музыкой, а брать частные уроки слишком дорого. Но у нас в музыкальной школе был дирижер хора Анатолий Николаевич Кулагин, он предложил мне год петь в хоре. В результате, я увлеклась и решила, что буду поступать в училище на хоровое отделение. Можно было сразу поступать на вокал, но туда лучше идти после 18 лет, когда организм уже «вырос». В 15 лет голос еще растет, причем, интенсивно. Раньше в таком возрасте на академический вокал не брали. И потом, когда я захотела после первого курса перевестись, мне директор сказал: «Нет! Целее будешь! Сиди в хоре!» (Смеется.) И сейчас я считаю, что это решение было правильным. На последнем курсе училища я поехала в Киев на прослушивание к Евгении Семеновне Мирошниченко. Она меня послушала и сказала, что надо заниматься, потому что голос голосом, но при поступлении в консерваторию уже нужно уметь им владеть. Дома, в Днепре, по совету Мирошниченко, я обратилась к замечательной певице и педагогу Нонне Андреевне Суржиной. Я занималась с Нонной Андреевной после училища. И однажды она спросила: «Ты в Киев хочешь? А родители финансово потянут? Проживание, проезд…» Посоветовала поступать в Харьков. Во-первых, это близко. Во-вторых, там как раз открылся новый оперный театр, и был набор молодых солистов. Я согласилась. Поступила к заведующей кафедрой, профессору Цуркан Людмиле Георгиевне. В прошлом году ее не стало. Это очень большая потеря для вокального мира. Она подготовила многих солистов театров, в частности, Оксану Крамареву, Сергея Крыжненко, Сергея Замыцкого… В конце этого года мы планируем провести концерт памяти Людмилы Георгиевны. Кроме специальности, у нас также был предмет «Концертно-камерное пение».
- Говорят, что его многие не любят.
- Вот! Но в Харьковской консерватории этот предмет не любить невозможно! Педагоги, которые его ведут – это гениальные музыканты! У нас камерное пение ведут не вокалисты, а пианисты, которые много лет работали в классах великих педагогов. И эти концертмейстеры имеют очень хорошее «вокальное ушко», знают много музыки, знают концертный репертуар. Педагог по специальности очень много времени уделяет технике, постановке голоса, все-таки мы приходим в консерваторию совсем «неумешками». А педагог по камерному будит твою музыкальную душу. Показывает, что ты – музыкант с инструментом внутри тебя. И вот этот тандем – педагога по специальности и педагога по камерному – рождает правильного вокалиста-музыканта.
- А что вообще учат на камерном?
- Камерное пение изначально начинается со старинных арий. Учат петь в стиле барокко, классицизма… В разных стилях. И заканчивается все пением современных произведений, современных композиторов. Причем, прямо очень современных. Я выпускалась с песней Офелии Гаврилина. Гаврилин – это московский композитор. Он сейчас живет, творит.
- Это своего рода практикум по истории музыки? «От древнейших времен до наших дней»?
- Да-да! В основном, это, конечно, романсы. Я училась у Дианы Аркадьевны Генднльман. Для меня это самый лучший педагог по камерному пению, потому что я не знаю, даст ли еще какой-то преподаватель столько произведений, которые потом столько раз понадобятся ученику в жизни. Мы с ней просто талмудами эти романсы пели… И настолько это было глубоко! Мы всегда углублялись в суть романсов. Помню, на третьем курсе я вышла на сцену и заплакала посреди произведения. Пою и плачу. Настолько вошла в образ и переживала за свою героиню. Это удивительные эмоции! Диана Аркадьевна - и сейчас мой ангел-хранитель. А после консерватории я вернулась в Днепр. Немного поработала в театре, но там постоянно менялось руководство, дирижеры. Новых певцов не брали. Я походила какое-то время бесплатно, попела, поучила партии и решила, что, если надо будет – позовут. Пошла работать в филармонию. И в консерваторию преподавать. Недавно я была в Харькове, пела Турандот. И у меня была такая ностальгия по моей юности, по учебе…
- А как Вас пригласили? Я читала, что у них солистка заболела.
- Ой, Вы себе не представляете! Я ждала гостей. И у меня утка в духовке… Стояла… (Смеемся.) И яблочки на шарлотку я так чинно резала… И тут звонок. А когда еще сказали: «Проблема в том, что спектакль сегодня», я чуть не упала в обморок (Смеемся.) Я начинаю перебирать, что у меня из «турандотовского» есть дома, в театр я уже не успеваю заехать. Мама дорогая! Хорошо, что у меня своя корона была. И синее платье, которое можно было одеть под любую красивую накидку. Утку отключила. Позвонила и объяснилась с друзьями. Села в машину и вперед. (С юмором.) Это был такой экстрим!
- Вы всегда эту партию помните?
- Да. С этим проблем не было. Приехала я в Харьков. Приносят костюмы Турандот и говорят: «В этих костюмах пела Гулегина.» Тебе, когда одеваешь эти костюмы, даже распеваться не надо. Они звучат сами по себе! Представить только: такая певица, великая, одевала все эти красоты… Это было очень приятно!
- Сколько лет Вы работаете в филармонии?
- Десять лет. С 2009-го.
- Что Вы там поете?
- У нас часто бывают концерты с оркестром, в которых поем арии, дуэты… Скоро, 11 марта, будет концерт солистов театров. Будут Сусанна Чахоян, Сергей Ковнир, Сергей Магера, Олег Злакоман…
- Это в Днепре. А как же Киев? Приезжайте к нам! Один концерт там, а второй здесь.
- Можно! К нам редко приезжают на гастроли вокалисты. В основном, инструменталисты. С ними проще работать, чем с певцами. То, что мы поем в филармонии, далеко от классической музыки. Самый классический спектакль – это «Життя як оперета» Имре Кальмана. Он состоит из самых ярких номеров из семи оперетт – «Сильва», «Марица», «Цыган-премьер», «Фиалка Монмартра», «Баядера», «Мистер Х» и «Фея карнавала». Зрители очень любят этот проект, охотно на него ходят. Еще есть проект «Венецианская love story». Это песни из репертуаров итальянских теноров. Зрители его тоже очень любят. Во всех наших шоу участвует балет, а не просто певцы поют.
- У вас есть штатный балет?
- Да. Например, в «Венецианской love story» я встаю утром и иду поливать цветы. И все эти цветы живые. Их изображают балерины.
- Да! Мои цветочки все живые. Я их поливаю, танцую вокруг них, пою. Пою классику, но все оформлено под современное шоу. Еще есть сцена, где я утром пью кофе. И у одной из балерин на голове чайничек, у второй – чашечка, у третьей – пицца, а у четвертой – макароны. (Смеется.) И я показываю публике, что я худею. Макароны я не буду, пиццу тоже. Буду кофе. Очень красивый проект! Там и световое решение очень интересное! У нас в филармонии сейчас замечательный новый режиссер – Александр Витольдович Соколовский. Он прекрасно делает шоу-программы!
- Чем отличается внутреннее состояние артиста при выступлении в филармонии и в театре?
- В филармонии – это праздник. Это легкий жанр, несложный репертуар, понятный широкой аудитории. Мои поклонники из филармонии иногда приходят в оперу. Но им быстро становится скучно. Там все очень медленно, долго, героиня страдает… В итоге, они предпочитают ходить в филармонию. Оперу должна слушать подготовленная публика. Еще в филармонии замечательный коллектив. Это моя семья, родные люди. Я на концерт в филармонию никогда не приду без чего-нибудь вкусненького. В наших спектаклях выступают и мои студенты. У нас есть проект памяти Монтсеррат Кабалье. И все мои студенты там участвуют. Каждый поет по одной арии: Чио-Чио-Сан, Норму и другие. Это уже не совсем шоу, но оформление там тоже интересное. Также мы поем эстрадные песни, которые пела Кабалье.
- Вы поете «Барселону»?
- Да. И «Golden Boy». Мне казалось, что повторить Фредди Меркьюри не сможет никто. Но у нас есть солист – эстрадник, и он это делает мастерски! Мне с ним очень удобно петь. Еще у меня есть моя выпускница Надя Миколайчук, которая поет на этом концерте «Hijo de la luna». Это тоже такая известная песня… И для этого номера сделали такое фантастическое оформление сцены! Она поет в белом платье с крыльями. И вся сцена как живая, вся переливается и движется во время ее пения. Этот номер – гвоздь нашей программы. Так что, у нас очень интересные проекты! Их бы куда-то повозить… Но как-то не сложилось, а очень хотелось бы. Я после каждого концерта выкладываю на «Фейсбуке» фотографии.
- Фото – это не так интересно. Лучше видео.
- Нельзя! Авторские права... Кто-то может повторить сценографию, какие-то наши «фишки».
- У Вас бывали какие-то казусы во время выступлений в филармонии?
- О-о-о! (Смеется.) Бывало такое, что давно не шел проект. Ты забегаешь за кулисы переодеться и понимаешь: «Ах! Не сошлось!» (Смеется.) «Ой, а что же делать? Ладно, пойду так!» И выходишь с лишь частично застегнутой молнией.
- И как реагируют зрители?
- Зрители этого не замечают. Считают, что вырез на спине таким и должен быть... Ой, много казусов было! Еще помню такое: я «моюсь» на сцене… (Это надо сделать анонсом спектакля!) А у нас одна балерина изображает шампунь, другая – «уточку», третья – мочалку. А четвертая стоит вместо душа. В руке у нее мисочка с прикрепленным к ней новогодним дождиком. Я во время припева трогаю балерину за животик, она переворачивает мисочку и оттуда струится дождик. Так красиво, будто настоящая вода! И вот… Я ее трогаю, мисочка наклоняется… и на меня выпадает такое… кубло из дождика. (Смеется.) Балерины хихикают, зрители в зале хохочут, а мне петь! Не знаю, как я не засмеялась! У меня слезы текли! А смеяться нельзя! Нужно петь!
- С чего началась Ваша работа в театре? С Ярославны?
- Да, Ярославна первая. Точнее, первая Ярославна была еще очень давно. Но в случае драматических сопрано получается так, что, чем оно более зрелое, тем его приятнее слушать. Юное сопрано, во-первых, никогда не будет драматическим. В 25 лет. Никогда! Это физиология. Как бы певица ни старалась, а звук все равно будет больше лирическим.
- Говорят, что драматические сопрано вообще очень редко встречаются.
- Да. Сейчас очень много лирических сопрано, которые поют драматический репертуар. Но это проблема, потому что Аида – не Аида, а облегченный вариант. С Абигаиль та же история. Турандот… За нее лирические сопрано даже браться не будут! Потому что…
- Не дотянут до конца спектакля?
- Дотянут. Но потом уже не смогут петь. Это очень напряженная партия, и нужны особой плотности связки.
- Даже в одной только арии Турандот такая концентрация высоких нот, что сразу возникает вопрос: «Как дожить хотя бы до конца арии?»
- (Смеется.) Нет, там самое интересное в конце! Ария сама по себе несложная, и загадки несложные. Но всю эту сцену: арию, загадки и ариозо после загадок – нужно полностью пережить. Все рассчитать. Очень умно петь. Если драматическое сопрано может «придержать коней», и его все равно все услышат, то лирическое сопрано не может себе позволить отдыхать. Его тогда не будет слышно за оркестром.
- И в принципе ведь очень вредно для голоса петь не свои партии?
- Конечно! Это закончится тем, что голос «разболтается». Когда появляется качание голоса в молодом возрасте, это значит, что человек поет не своим голосом, не свои партии.
- А голос не восстанавливается?
- Нет, какой-то голос будет. Но не такой, каким бы он мог быть, если бы его не нагрузили.
- Почему считается, что драматическое сопрано и меццо очень тяжело учить?
Потому что… Что легче водить – малолитражку или фуру с прицепом? Что легче припарковать в городе, чем легче маневрировать? Вот так и с голосом. Большой голос неуправляемый. Его «несет». Он за тебя поет. А ты стоишь и думаешь: «Вот глупая! Зачем так орать?» (Смеется.) Внутренняя мысль драматического сопрано.
- Мне недавно очень понравилась Гена Димитрова.
Ха! Конечно! Это же лучшая Турандот и Абигаиль. Выступала в «Ла Скала», объездила всю Италию, пела в «Мете».
- А как же все-таки выходят на мировую сцену?
- Сейчас расскажу! В мире существует система агентств. Если с тобой заключил контракт хороший агент, ты будешь петь в лучших театрах мира.
- Даже если у тебя посредственные вокальные данные?
- Они выбирают только самые лучшие голоса! Вот в чем дело! Но найти хорошого агента очень трудно. Нужно ездить на прослушивания, на кастинги. А агентства проводят кастинги только в столицах разных стран. В частности, в Киеве. Но далеко не все хорошие певцы из провинции имеют финансовую возможность ездить на прослушивания. Еще бывают сложности с руководством их театра, графиком работы. Более реальный вариант – ездить на престижные международные конкурсы. Туда приезжают агенты и могут тебя заметить. В прошлом году я ездила на конкурс в Риети. Сейчас он называется «New opera talent», а раньше – конкурсом Маттиа Баттистини. В результате, со мной заключило контракт на 3 года английское агентство, и сейчас мы с ними плотно работаем.
- Что Вы пели на конкурсе?
- Сантуццу, Аиду, Тоску и Амелию. Но выделили именно Сантуццу. И на гала-концерт выбрали ее.
- У Вас есть выступления заграницей?
- Сейчас пока не буду загадывать, потому что это все очень тяжело. Недавно был кастинг в Италии. На Тоску. Меня выбрали. Надеюсь, все сложится и постановка состоится.
- Чем кастинг в Италии отличался от наших?
- В наших театрах на кастинге сидят режиссер спектакля, главный дирижер спектакля и люди из этого театра. А в Италии дирижер, к примеру, из Триеста, с севера Италии, режиссер с юга, кастинг-директор из Милана, импресарио вообще откуда-то из другой страны… Это, обычно, сборный коллектив, который не работает в одном театре. Потом все участники постановки репетируют в каком-то одном театре, костюмы артистам шьются в другом, из третьего театра приглашается хор, из четвертого – оркестр. Дальше, когда спектакль готов, организаторы арендуют 10-15 площадок в курортных городах и привозят его туда.
- Где бы Вы хотели поработать и что бы хотели спеть?
- В театре Вагнера в Байройте. Спеть Елизавету в «Тангейзере». Еще бы хотела спеть в «Мете». Но это самая несбыточная мечта. И в Одессе хочется спеть, и во Львове, и в Киеве… Потому что, поездив по Европе, я не могу сказать, что наши театры хуже. У нас помещения сделаны по всем правилам. У нас прекрасные музыканты, замечательные оркестры, очень грамотные дирижеры, хорошие солисты. Я не могу сказать, что наши театры в чем-то уступают европейским.
- Вам пока не предлагали быть приглашенной солисткой в Национальной опере?
- Нет. Думаю, это очень сложный вопрос, потому что там достаточно своих очень хороших, качественных певиц.
- Но на одно-два выступления часто кого-то приглашают.
- Я думаю, что они приглашают тех, кто работает заграницей… Но вообще, меня выступать приглашают. У нас в театре появились импресарио, которые прослушивают солистов, берут на партии. У меня уже есть несколько заказов на определенные партии. Две я должна выучить до сентября и две – до января. Это большой материал. Так что, Сантуццу спела – и за дело.
- А что еще, кроме Вагнера, хотелось бы спеть?
Амелию и Аиду. Из неходовых партий – Джоконду. Это прямо мечта. Потому что Джоконда как Сантуцца. Музыка фантастическая! Если эту оперу поставить, то она будет восприниматься свежо. Это не Верди, которого все узнают.
- А Абигаиль хотели бы спеть?
- Да, ее тоже. Она очень тяжелая!
- Какая партия тяжелее – Абигаиль или Турандот?
- Абигаиль. Там в одной только ее арии шесть «до» третьей октавы! Это очень сложно спеть!
- Как Вы обычно учите партии?
- Как только ко мне попадает клавир, я сразу делаю подстрочный перевод, потому что мне легче запомнить по смыслу. Это самая основная работа – осмыслить текст. Впеть «верхушки», фразу – несложно.
- Нет. Особенно когда идет работа с дирижером, все происходит очень быстро. Но самую «черную» работу вокалист должен сделать сам, даже без концертмейстера. Я не понимаю такого отношения к работе, когда человек приходит к концертмейстеру, и тот должен читать ему текст, рассказывать, как он произносится, объяснять смысл прочитанного… Концертмейстер должен играть, слушать, оценивать, что-то поправлять. (Допустим, ты длительности недосмотрел.) То есть, исправлять какие-то помарки, а не читать с тобой текст.
- А дома Вы аккомпанируете себе на фортепиано? Или и без музыкального сопровождения можете выучить партию?
- Поскольку я училась на хормейстера, то владею инструментом. Когда ты хоть чуть-чуть умеешь играть, учить партию легче. Ты себе можешь подыграть мелодию, какие-то опорные аккорды… Дома у меня небольшой инструмент. И я, конечно, занимаюсь. Была у меня однажды ситуация… (Начинает смеяться.) Мне нужно было очень быстро выучить Татьяну в «Онегине». Мне ее дали в пятницу, а в субботу сказали, что во вторник придет дирижер и уже нужно сдать партию.
- Это в консерватории или уже в театре?
- В театре. А в партии есть сложное место, когда приезжает Онегин к Лариным, начинается суета, и в этой суете где-то нужно вставлять свои реплики. Это очень сложно! Тогда проще выучить за каждого все.
- Как в драматическом театре: следить, когда партнер скажет свою реплику, а потом вступать?
- Да! Только тут очень быстрый темп. Мы сидим утром с мужем и кушаем кашу. А у меня сегодня урок с дирижером. Я должна показать партию. И вдруг я прекращаю есть, начинаю про себя считать и вголос петь: «Подъезжает кто-то… Это он!... В самом деле?... Он не один!... Скорее!» И дальше. Муж не донес ложку до рта, застыл, а потом говорит: «Ти хоч при людях себе так не поводь…» (Смеемся.) Конечно, эти экстренные выучки партий ни к чему хорошему не приводят. Лучше заранее как положено впеть. Вот Сантуццу я выучила в прошлом декабре. Она у меня год отлежалась. Я ее периодически доставала и повторяла. Как чувствовала, что будет возможность ее спеть.
- Где Вас в ближайшее время можно будет услышать?
- 11 марта в Днепропетровской филармонии. Еще в концертах в театре. Со спектаклями у нас сейчас туго. Выйти в спектакле очень тяжело, потому что их очень мало. В месяц идет буквально 4 оперы.
- Это же очень мало!
- Да, очень мало. Но я надеюсь, что будет лучше.
- Почему Вы не выкладываете в Интернет видео выступлений в театре? Это бы обеспечило Вам узнаваемость, добавило бы Вам поклонников. (С филармонией уже понятно.)
- Тоже нельзя снимать. Тоже авторские права.
Немає коментарів:
Дописати коментар